Нечего сказать

Нечего сказать – молчи

Вы много лет жили с фамилией отца и были Быковой, а потом пошли в загс и поменяли ее не на фамилию мужа, а на мамину – Алентова. Почему?

Я пошла в загс Юльку записывать и неожиданно узнала, что заодно можно поменять и фамилию. И я этим шансом воспользовалась. Мне моя фамилия казалась мужской, а Алентова нравилась всегда. Папа умер в 28 лет, совсем молодым. Мне было всего три года. Осталось лишь какое-то смутное ощущение от его присутствия. Конечно, если бы я помнила его, никогда бы так не поступила.

Я слышала, ваш дед был известным врачом.

Да. Он был очень знаменитым человеком в Великом Устюге. Там построил водолечебницу. Когда он умер, на его похороны пришел весь город. Недавно я приезжала на его могилу. Меня поразило, что в городе еще остались люди, которые до сих пор его помнят. Одна легендарная городская история связана именно с моим дедом. Раньше, когда был высокий уровень бандитизма, дед ночью шел на вызов к больному. На него напали, забрали часы. А потом фонариком посветили: «О, это доктор Алентов!» Бандиты извинились и все вернули.

Он в каком-то смысле заменял вам отца?

Нет. Я его очень мало видела. Тогда ездили редко. Это стоило денег. А у поколения наших родителей был постоянный страх, что опять может что-то случиться. И они те малые крохи, что зарабатывали, еще ухитрялись отложить на черный день. Помню, мама говорила: «Только бы не было войны. Пусть только будет вода и черный хлеб. Больше ничего не нужно». И вот это умение обходиться малым осталось у меня навсегда. Прожив уже немаленькую жизнь, я считаю, что для женщины в мирное время это качество не только ненужное, но и вредное.

Зато вашему мужу повезло.

В каком-то смысле. Я равнодушна ко многим женским штучкам. Например, к драгоценностям. Наверное, потому что у мамы не было ничего этого. Я люблю красивые вещи. Однако если красивая вещь стоит слишком дорого, я ее никогда не куплю. Все должно иметь свою адекватную цену. Этому меня научила моя мама… Мамочка дала мне все, абсолютно все, что могла. От начала до конца. Все время, пока я не уехала в Москву, и потом, в конце жизни, она была со мной, а я с ней.

Она жила в Москве вместе с вами?

Жила. Я ее забрала. Мама для меня была всем. При этом я никогда с ней не откровенничала.

То есть вы не были подружками?

Абсолютно никогда. Между нами всегда была огромная дистанция. И она оставалась всю жизнь. Но это не мешало нам очень любить друг друга.

А расскажите что-нибудь о детстве.

Детских воспоминаний много. И говорить о них бессмысленно. Это отдельная большая глава в книге, поэтому в интервью этого говорить не стоит. Много всего…

Жаль. Думаю, вы можете рассказать много интересных деталей. Послевоенное детство особенное.

Да и очень трудное. И может создаться впечатление, что мое детство было таким. А оно было великолепным, радостным, как всякое детство. Правда, у меня не было кукол. Вообще. Ни одной. Зато мама мне их рисовала на картоне и вырезала. А к ним рисовала чудесные красивые платья. Сказать, что мы были нищие, – ничего не сказать. Если я вам скажу, что мое самое большое лакомство – это черный хлеб с подсолнечным маслом, вы не поверите, а это чистая правда.

Я верю.

И думаете: «Ой, бедный ребенок!» А ребенок не был бедным. При всем при этом ребенок был очень счастлив. Правда, и очень горд. Помню, меня пригласили на день рождения к однокласснице, жившей очень хорошо, и ее бабушка испекла пирожки. Я была маленьким ребенком, схватила один пирожок, быстренько съела, другой… Бабушка сделала неосторожное движение: она увидела, что я жадно ем, и пододвинула ко мне тарелку. Этого было достаточно, чтобы я больше не притронулась ни к чему из этих роскошеств. Я сказала: «Большое спасибо, я сыта» – и больше не съела ни единой конфеты, ни единого пирожного. Вот это мой характер. Мне было семь лет. Но корона с моей головы никогда не падала. Это трудно описать так, как это я вижу и чувствую.

Откуда у вас такая скрытность?

Это не скрытность. Думаю, это можно назвать чувством собственного достоинства. Но я действительно человек закрытый. И думаю, это гены. У меня мама была такой. Она учила: о твоих болях, проблемах никто не должен знать – незачем людей беспокоить. Это абсолютно западная система воспитания.

Или северная. В менталитете людей, которые живут на севере, нет привычки делиться ни горем, ни радостью. Они сдержанные, как северная природа…

Да, и это есть. И еще я прочитала, что так воспитывали царей, и поразилась. Их специально учили выдержке, чтобы на лице не отражалось эмоций, когда им приносили плохую весть… Это было важным и для меня всегда. И осталось важным до сих пор. Иногда это мешает. Мои педагоги в театральном институте говорили, что хорошо воспитанному человеку на сцене воспитанность мешает. Играть приходится людей разных, а главное – профессия обязывает к эмоциональной открытости.

Многим людям очень трудно сказать слово «нет». Они этому учатся полжизни. А вам, видимо, это как-то легко далось.

Мне «да» трудно сказать. Меня мой муж уже много лет называет «человек по имени Нет».

Ваша мама воспитывала вас достаточно жестко. Почему?

Моя мама потеряла свою маму, когда ей было три года. Она росла с мачехой. И когда у моей мамы появилась я, она не знала, как быть с маленьким ребенком, боялась меня приласкать, поцеловать, погладить, обнять. Думала, что этим меня избалует. Уже будучи взрослой, я узнала интересную вещь: детдомовские дети, страдающие без матерей, становясь родителями, очень часто отдают своих малышей в детдом. Это меня поразило. Оказывается, человек использует в воспитании своих детей модель собственного детства. Мачеха у моей мамы была суровой, вот и моя мама, безумно меня любя, внешне была весьма сурова со мной. Вообще ее поколению мало досталось радости. 21 июня 1941 года ей исполнилось 24 года, и началась война. Послевоенные годы тоже были очень тяжелыми. Все женщины много работали, чтобы прокормить детей. К тому же папа умер рано, это было сильным ударом, и мама долго была одна. Второй раз вышла замуж, только когда мне было 15.

Какие люди произвели на вас в детстве сильное впечатление?

У меня был дядя Миша. Подростком я приехала в город Котлас, где родилась. Я стремилась к общению, а дядя приходил с работы и молчал. Я его дергала: «Дядя Миша, скажите что-нибудь». А он: «Что говорить, Верочка?» И я поняла, говорить нужно только тогда, когда есть что сказать. А когда нечего – молчи. В этом есть какая-то сермяжная правда. Я до сих пор так считаю.

А ваш муж? Не происходит так, что вы приходите домой, а он просит вас просто поговорить с ним?

Мы с Володей очень разные. Он человек открытый. Даже слишком. Вполне вероятно, если бы я жила одна, ко мне домой никто бы не попал. Поэтому если я что-нибудь не договорю, муж договорит сам. Мы дополняем друг друга, вместе нам комфортно.

Скажите, пожалуйста, вы стали актрисой, потому что мама всю жизнь отдала сцене?

Мама вообще хотела, чтобы я стала врачом. И я действительно интересовалась медициной. Но меньше, чем театром. Поэтому поступала в Барнауле в мединститут и параллельно пробовалась в Алтайский драматический театр. Подготовиться к прослушиванию мне помог отчим – он вместе с мамой служил в ТЮЗе. Он считал, что я могу быть актрисой. В театр меня взяли. Хорошенькая, молоденькая – 17 лет. Я была счастлива, но не знала, что делать: ведь еще один экзамен – и я зачислена в мединститут. Оставался английский, который я прекрасно знала. И я пошла на хитрость: умышленно недобрала баллов, сдала иностранный на три. Пришла домой вся сияющая от счастья и сказала: «Мама, у меня две новости. Одна плохая – я недобрала баллов и не поступила в медицинский. Вторая хорошая – меня приняли в театр». Мама все поняла и сказала: «Ну и что, что тебя приняли. Там таких, как ты, миллион. Если уж ты действительно хочешь быть актрисой, поезжай поступать в Москву. Талантливая – возьмут. Бездарная – нечего тебе в театре делать. А сейчас пойдешь на завод». И я пошла на завод. Я работала на меланжевом комбинате в Барнауле сшивалкой-накольщицей. Нужно было накалывать на большие иглы толстые шнуры, а мелкие пришивать. Потом эти шнуры опускали в какой-то раствор и получались провода для радиоприемников. Этим занимались разнорабочие, девочки без образования. Тяжелый труд посреди страшного шума. Мне повезло, ведь я была несовершеннолетней и мой рабочий день длился 4 часа. Но и этого времени хватало, чтобы сойти с ума. Я просто падала от усталости.

А вы могли маму ослушаться?

Я думаю, нет. Не то что у меня не было права голоса. У меня его не было внутри. Мама для меня была авторитетом. Если бы она сказала мне: «Поезжай в Голливуд», я бы поехала. Гете говорит, что за всю жизнь у него было всего семь минут абсолютного счастья. Так вот, я испытала секунды стопроцентного счастья и щенячьего восторга, когда поступила в институт. Я буквально визжала. Вокруг тоже все визжали от счастья. Шел легкий летний дождь. Мы с девочками сняли туфельки и побежали босиком по улице. Это было какое-то переходное состояние между детством и юностью. Москва была другая – чистая, за мечательная, любимая. Но главное, она была моя. Я имела наглость считать, что этот город без меня не проживет! Наверное, это заблуждение юности… Знаете, я ведь много ездила вместе с мамой. Она была актрисой периферийных театров и часто гастролировала. Но не было города, побывав в котором я бы сказала: «Этот город мой!» Приехав в Москву, я сказала: «Этот город мой, и я в нем буду жить». Это было внутреннее знание.

А кроме этого, что вы еще знали про свою жизнь?

Ничего… Я столкнулась со всем новым. Я понимала, что не умею ничего. Что провинциальна. Не знаю, как быть модно одетой. Я уже не была нищей. Одевалась со вкусом, но весьма скромно. И не была столичной девочкой. Это сейчас в любой точке земного шара можно ощущать себя на своем месте. А раньше столица очень отличалась. Москва! Понимаете? Я ходила, рассматривала витрины. Как губка впитывала все. Я понимала, насколько я в свои 17 лет несовершенна. А я хотела быть совершенной. Потому что столько вокруг совершенств. У меня было огромное желание объять необъятное, всему научиться, все понять. И такая возможность была мне предоставлена. У нас были великолепные педагоги, удивительная атмосфера. Расцвет молодого «Современника». «Таганка» создавалась. Мы не пропускали ни одного события в мире искусства, везде ходили: на премьеры, на выставки, показы. Целыми днями пропадали в «Третьяковке», «Пушкинском» и в Русском музее, когда были в Питере. В свое время Алиса Коонен, ведущая героиня Камерного театра, на вопрос, как нужно воспитывать молодых людей, ответила: «Никак. Их надо поместить в талантливую среду – они сами как губки все возьмут». Мы росли в этой талантливой среде. Постоянно велись какие-то диспуты, споры. Интересно было все. И стыдно было чего-то не знать. Мы старались почерпнуть как можно больше информации.

А какие люди поразили вас своей жизненной мудростью?

Михаил Ильич Ромм, педагог Володи по ВГИКу. Мы у него часто бывали в гостях. А еще замечательные сценаристы Дунский и Фрид, наши друзья. И именно от них я впервые услышала фразу, которая меня поразила: «Мы его не уважаем, но очень любим». В молодости мне казалось: это невозможно. Но прошло время, и я вдруг увидела: есть люди, о которых я могу именно так сказать. Я привязана к ним, но знаю, что они абсолютно пустые. А в юности мне казалось, что отношения могут быть только высокие. Оказалось, для выживания все это не нужно.

А что было важно для выживания?

Для выживания важно было выйти замуж за Володю. Наверное, если бы этого не произошло, я бы пропала со своими романтическими взглядами. А он был земным человеком, твердо стоящим на ногах. В отличие от меня у него был папа в детстве. А когда у нас родилась дочь, я не очень понимала, зачем нужен папа. Володя мне очень помогал, впрочем, как и я ему. Мы очень рано поженились, и это было совместное взросление. Думаю, в этом и было огромное счастье. Потому что по одиночке мы, наверное, вряд ли состоялись бы.

Как произошла ваша первая встреча?

Это было на вступительных экзаменах. Он произвел на меня не очень приятное впечатление. Причина была не в нем. Он спросил, не видела ли я одну девочку, которая просто подло со мной поступила. Дело было так: во время экзаменов мы вместе с ней шли в одну пятерку. Я спросила, что она намерена прочесть. Мое волнение было понятным, я подготовила только монолог Лауренсии из «Овечьего источника». И знала, что она тоже его читает. Девочка меня успокоила, сказав, что у нее в запасе много отрывков и она обязательно прочтет что-нибудь другое. Но обманула меня. Правда, читала она монолог очень плохо – видимо, чувствовала, что делает мне гадость. Когда подошла моя очередь, я вышла к комиссии и сказала: «Сожалею, но у меня кроме этого монолога больше ничего нет». Мне позволили его прочесть, и я, учитывая ошибки этой девочки, прочитала монолог очень хорошо… Надо ли говорить, что мальчик, спросивший про человека, который мне крайне неприятен, не мог мне понравиться. Потом выяснилось, что Меньшов попал на наш курс. Но от первой встречи остался какой-то осадок… После лета мы собрались всем курсом и нас попросили прочесть отрывки, которые мы читали при поступлении. За лето уже все всё забыли, расслабились. Все читали паршиво. А он один – изумительно. «Муха Цокотуха» в его исполнении была оригинальной и смешной. Надо вам сказать, у меня есть чудесное качество: я всегда могу отличить настоящее от того, что хочет им казаться. И я Володю оценила. И мы с ним подружились. Сблизились именно по-человечески. Наша любовь выросла из дружбы. Среди прочих у Меньшова было прекрасное качество: он ничего из себя не строил. Много знал и стремился узнать еще больше. А я всегда ценила в людях желание идти вперед.

Вы вышли замуж на втором курсе?

Да. И, как сказал мой муж, «тем самым испортила себе карьеру». Считалось, что Володя – неперспективный. Думаю, педагоги не видели в нем того, на что он на самом деле был способен – социального героя, – а тащили на характерные роли, которые ему были совершенно не близки. А я была очень перспективной. Потому что уже на втором курсе меня готовили к поездке в Америку – я должна была играть в «Кремлевских курантах». И, конечно, должна была пойти сразу же во МХАТ – играла в студенческих отрывках сцены из спектаклей, которые шли в репертуаре... И поэтому когда я вышла замуж за Меньшова, это было огромным разочарованием для педагогов. Впрямую мне этого не могли сказать. Только наш директор Венечка Радомысленский намекнул: «Не волнуйся, никто не будет разрушать молодую семью». А я и не волновалась. Но в Америку не поехала. Чуть позже выяснилось, что основной состав спектакля «Кремлевские куранты» взбунтовался против ввода молодых. Время учебы в институте подходило к концу, однокурсники активно показывались в разные театры, а я нет. Ведь я знала, что я мхатовка. Можете себе представить мое состояние, когда меня не только не взяли во МХАТ, но и никуда не распределили?! И моего мужа, кстати, тоже. А показы все закончены! Это был шок. Надо знать мой характер северный – как вы понимаете, на лице не дрогнуло ничего. Случайно узнала, что в Театре Пушкина еще идет показ. И я с Димочкой Чуковским, с которым у меня был фехтовальный номер, ринулась туда. И меня взяли! А муж мой уехал в Ставрополь, ему там пообещали дать постановку.

Где вы жили в это время?

В театральном общежитии, а Володя сначала в Ставрополе, а потом в общежитии ВГИКа. Так что как родилась наша дочь – загадка.

А где был дом, гнездо?

Когда я жила в комнате с еще одной девочкой, тогда нашим домом была моя кровать за занавеской. Когда моей соседке дали жилье, эта комнатка стала нашим домом. Мы довольно долго бедствовали. Семь лет.

И как вы продержались, учитывая, что семь лет – критический срок для брака?

Продерные роли, которые ему были совершенно не близки. А я была очень перспективной. Потому что уже на втором курсе меня готовили к поездке в Америку – я должна была играть в «Кремлевских курантах». И, конечно, должна была пойти сразу же во МХАТ – играла в студенческих отрывках сцены из спектаклей, которые шли в репертуаре... И поэтому когда я вышла замуж за Меньшова, это было огромным разочарованием для педагогов. Впрямую мне этого не могли сказать. Только наш директор Венечка Радомысленский намекнул: «Не волнуйся, никто не будет разрушать молодую семью». А я и не волновалась. Но в Америку не поехала. Чуть позже выяснилось, что основной состав спектакля «Кремлевские куранты» взбунтовался против ввода молодых. Время учебы в институте подходило к концу, однокурсники активно показывались в разные театры, а я нет. Ведь я знала, что я мхатовка. Можете себе представить мое состояние, когда меня не только не взяли во МХАТ, но и никуда не распределили?! И моего мужа, кстати, тоже. А показы все закончены! Это был шок. Надо знать мой характер северный – как вы понимаете, на лице не дрогнуло ничего. Случайно узнала, что в Театре Пушкина еще идет показ. И я с Димочкой Чуковским, с которым у меня был фехтовальный номер, ринулась туда. И меня взяли! А муж мой уехал в Ставрополь, ему там пообещали дать постановку.

Где вы жили в это время?

А где был дом, гнездо?

И как вы продержались, учитывая, что семь лет – критический срок для брака?

Продер раскручиваться, ездить за границу. Я получила квартиру от театра и, уже расставшись с ним, его туда прописала. Была весьма благородной. Мне говорили: «Ты спятила, что ли? Не разводишься и прописываешь его?» А я отвечала: «Зачем портить человеку карьеру? Она же у него только начинается». Все было по-человечески очень хорошо и очень нормально. Никто никому не делал гадости.

Вера Валентиновна, но кроме эмоций важны еще поступки. Мне кажется, вы женщина, которая оценивает по делам.

Вы не совсем правы. Потому что любовь – чувство. Оно не зависит от разума. Иначе родители не любили бы своих бездарных детей, иногда просто сволочей, прямо скажем. Мужья и жены не закрывали бы глаза на ужасные поступки друг друга.

Слышала, в свой день рождения вы должны были уезжать на гастроли. Вы были расстроены отъездом, так как привыкли проводить его в кругу семьи. И ваш супруг вскочил на подножку поезда и поехал вместе с вами.

Поступки – это характер. И муж его время от времени проявлял. Замечательный еще был поступок, когда педагог мужа по французскому языку, понимая, что мы очень бедствуем, предложил Володе одолжить денег на кооператив. Но об этом не могло идти и речи, мы были нищие как церковные крысы. Правда, через какое-то время Володя пришел к педагогу: «Вы мне можете помочь с деньгами?» «Могу. Сколько вам нужно?» – «Сорок пять рублей». Педагог ахнул: «Сколько?!» Он думал, что у него просят тысячи. «Но для чего, Володя?» – «У Веры день рождения. Я хочу ей купить Chanel № 5». Это был поступок, ведь в то время эти духи получали только самые роскошные женщины… Мой муж был очень милым, смешным и очень правильным мальчиком. В самом начале совместной жизни он мне сказал: «Ты только не думай, что я буду тебе драгоценности покупать, когда половина мира голодает». Надо сказать, самая большая роскошь, которую мы позволяли в те годы – раз в месяц купить пластинку за два пятьдесят. Постоянно шла борьба за выживание. Поэтому заявление о том, что драгоценностей мне не видать, звучало особенно интересно… А тут мы попали со съемочной группой в Сеул. Точнее, мы уже улетали оттуда, и в аэропорту я увидела невероятной красоты и цены кольцо с аметистами. И просто молча открыла рот. У нас, конечно, не было таких денег. Но муж, заметив мою реакцию, рванулся занимать у всей группы денег, чтобы купить мне его. Но я Володю остановила. Этот его поступок произвел на меня сильное впечатление, потому что был изумительным, прекрасным, абсолютно мужским… Через много лет я рассказала эту историю дочке. Она сокрушалась: «Ну почему ты не разрешила купить это кольцо?!» Я сказала, что памятуя его заявление «Драгоценности – никогда», его порыва мне было вполне достаточно.

В одном интервью вы говорили, что самое главное для того, чтобы хорошо выглядеть, – сохранить вес, который был в двадцать лет.

Это правда. Сохранить вес, как в молодости, – самое главное! И это большой труд. Быть красивой – это труд. Пастернак сказал: «Быть женщиной – великий шаг, сводить с ума – геройство». Я бы к этому добавила, что всегда оставаться в форме – уже геройство. И это нужно понимать, ценить, снимать шляпу. Конечно, каждая женщина имеет право сделать свой выбор. У нас была очаровательная женщина, гример, очень полненькая. Она часто повторяла: «Ой, в жизни так мало радости! Я буду есть. Это для меня радость!» Понимаете? Кто ее за это осудит? Актрисы, как правило, не могут себе эту радость позволить в силу профессии.

Помню Юлин рассказ, когда она вспоминала: мама говорила, нужно следить за собой, есть творожок, творожок, творожок, а однажды я ее застала поедающей большую булку…

Это чистая правда. Дело было так. Мы худели с ней вместе в Пицунде в доме отдыха кинематографистов. Ели мало. Юля поступила в театральный институт и поставила себе задачу похудеть, с чем блестяще справилась. Я поддерживала компанию. А потом произошел один случай… Как-то вышли мы с ней куда-то в центр города. Пока Юля разговаривала по телефону, я купила изумительной свежести – причем огромный – батон хлеба, спряталась за лоточек и с наслаждением его поедала. Дочка застукала меня и чуть не убила: «Боже мой, это называется – мы сидим на диете?! Значит, ты потихонечку ночью, как Васисуалий Лоханкин, ешь булочки?!»

Кроме момента поступления в театральный какие у вас еще были минуты абсолютного счастья?

Этой истории вполне достаточно! Я еще не подвожу итоги и не собираюсь завтра умирать. В 60 лет Сомерсет Моэм написал замечательную книгу «Подводя итоги». Когда ему было 80, у него спросили: «В жизни вы совершали ошибки?» «Да, написал книгу «Подводя итоги» в 60 лет». Вы задумали какое-то глобальное интервью, а я к нему не готова. Если мне будет нужно, я сама все напишу.

Вы хотите написать книгу?

Может быть. Я сложно отношусь к интервью. Часто не узнаю в них себя. Потому что меня воспринимают иначе. Каждый раз я думаю: «Господи, боже мой, надо было писать самой!» Иногда бывают совпадения. Но очень редко. Трудно все уловить. Это как притча про слона, которого принялись описывать семеро слепых. Один дотронулся до хвоста, другой до хобота, кто-то до ноги. Описания получились совершенно разные. Но все же это были части того самого слона…

Помните, как произошла ваша первая встреча с Юлей?

Рождение ребенка вы называете встречей? Что вы имеете в виду?

То, как вы ее впервые увидели. Не знаю, как у вас, у меня с моей дочерью была именно встреча. Когда она родилась, я была удивлена. Это был новый и совершенно незнакомый человек.

У меня было по-другому. Родилась девочка, которая была сколком с меня. Что позволило мне ошибочно полагать, что она мое повторение, что она – это я. И я очень долгое время была убеждена, что она на меня похожа не только внешне, что она так же воспринимает мир, как я, так же чувствует. А это оказался совсем другой человек. И когда я это поняла, это было открытие. Я была поражена!

Чему вы учитесь, глядя на детей и внуков?

Дети – это счастье, и внуки тоже. Они смотрят на мир такими чудесными, доверчивыми глазами. И в каждом ребенке, не только в своем, отражаешься ты сам. Бенджамина Спока в последнее время «побивают камнями», а я согласна с его мнением о том, что ребенок – это гость в доме. Причем гость какого-то дивного мира. Необычайно доброго, открытого, не ждущего ничего плохого. С возрастом учимся защищаться от боли. Ждать боли. Ребенок не ждет. Я думаю, что это и есть совершенство. Если бы человечество стало таким…

Внуки называют вас бабушкой?

Нет, Верой. Причина кроется в моем детстве. Помню бабушку со стороны папы – она была очень старенькая, в косыночке. У меня так и запечатлелось: бабушка – это что-то очень старенькое, дряхленькое, с палочкой. Поэтому когда родились внуки, я сказала, что буду для них Верой. А моя мама, когда родилась Юля, сказала: «Я ей бабушка! И никаких». Моя мама не боялась стать бабушкой. Ее мама умерла, когда ей было три года, а ее бабушка была крепкая, здоровая, очаровательная женщина. Так что представления о том, какой должна быть настоящая бабушка, у нас с мамой очень разнились… Так и повелось: я – Вера, а Меньшов – это дедушка.

И путаницы не происходит?

Нет… Правда, мой внук узнал о моем статусе лет в 5. Мы были с ним в санатории. Он бегал по всему зданию и играл с детьми. Вдруг заорал на весь дом: «Вера, ты мне бабушка, что ли?» Я кричу: «Конечно!» – тоже на весь санаторий. С внучкой я не повторила этой ошибки. Она давно знает, что я бабушка, просто звать меня нужно по имени. И все. Внуки – это моя большая радость.

Я задам вам программный вопрос…

Вот! Программный... Человек – ведь он не программен в принципе. Он, конечно, запрограммирован где-то там, на генном уровне. Но часто совершает поступки, которых сам от себя не ждет. Трудно отвечать на программные вопросы. Ну, давайте…

Вопрос о мечтах.

Для меня это глупость.

Вопрос, может быть, и глупый, но вы ведь не можете сказать, что в детстве мечтали о том же самом, о чем сейчас.

Это мой Андрюша говорит: «Вера, я мечтаю, чтобы у меня был этот корабль». И я покупаю ему этот корабль. Вопрос глупый, потому что детский. Вы себя в детстве помните? Вы хотите сказать, что мечтали о чем-то конкретном?

Да.

А я не мечтала конкретно. И теперь не мечтаю. У меня нет мечты сыграть какую-то роль. Я вообще фаталист. Считаю – что Господь дает сверху, то и судьба, то и мое. А что не дал – не мое. Мечтай не мечтай.

И вы счастливы от того, что у вас есть, а не несчастны от того, чего у вас нет.

Это самое главное человеческое качество – уметь быть счастливым тем, что у тебя есть. По большому счету это действительно то, что, говоря высоким штилем, можно назвать моим кредо. Умение радоваться малому – это качество чудесное.

И оно у вас есть.

Надеюсь.

Беседовала Наталья Николайчик, журнал «Интервью»